"Пути Господни неисповедимы"

[тот, кто выбрал путь сомнений]

Наконец-то завершила сей фик. Надоело уже которую неделю подряд отключаться перед компом. А если забросить - это всё. Ещё, блин, сколько нервов было потрачено. Даже, лишнее написала. По счастью, не зря порылась в материалах, хоть, блин, и отняло время. Так что лишнего не будет.
Чувствую себя сейчас

вот так

вот так



"Пути Господни неисповедимы"

Автор: злой тёть
Фэндом: Горбун из Нотр-Дама/The Hunchback of Notre-Dame (1996)
Пэйринг или персонажи: Клопен Труйльфу, Клод Фролло яойщики, обломитесь; эпизодически: Эсмеральда (уделяется ей из эпизодических больше всего внимания), архидьякон, Квазимодо, его мать.
Рейтинг: PG-13
Жанры и предупреждения: Джен, Ангст, Драма, Мистика, Повседневность, Даркфик (с натяжкой), AU, Мифические существа, Эксперимент, Исторические эпохи, Пропущенная сцена; Смерть основного персонажа, Нецензурная лексика, Смена сущности.
Размер: Мини
Описание: Бог дал попа, чёрт - скомороха. А что, если скоморох сам является чёртом?
Тогда на кой ему всё это нужно?
Клопен Труйльфу - инфернальное создание, ведущее свою скрытую игру ради подведения к черте жизни одного человека, судьи Клода Фролло.
(Фантазия на тему: "А что, если...?")

"- Так кто ж ты, наконец?
- Я - часть той силы, что вечно хочет зла,
и вечно совершает благо..."
И.В.Гёте. "Фауст"

... - Откуда вы это знаете? - звонкий голосок пропорол завесу городского шума и тишину затаивших дыхание собравшихся по окончании истории о звонаре Нотр-Дам и его покровителе.

Труйльфу пронзительно и высокомерно глянул на нарушителя спокойствия. Остальные собравшиеся (среди которых уже оказались и зрители постарше, и более взрослые родственники юных слушателей) оглянулись на вопросившего. Тот, ни сколько не смутившись, и даже не заметив взглядов, продолжал таращить глазёнки, полные любопытства, на скомороха, в ожидании ответа.
Рассказчик, не углядев ни в вопросе, ни в облике мальчика подвоха, расслабился - взгляд его смягчился.

- Откуда я знаю? - туманным эхом откликнулся он.

- Да! - в нетерпении воскликнул малец, чуть ли не подпрыгнув у самого вагончика. Клопен, заговорщически сощурившись, выдержал паузу, сжимая в ладони тросточки марионеток, - словно задумался: раскрыть секрет или же нет. Трудно было сказать по его виду: играет он или же в самом деле размышляет.

Наконец, он решился.

Отложив всё лишнее, мужчина лёг на локтях на раму, и положил подбородок на скрещённые пальцы. В глазах появилась ироничная, и даже шкодливая задоринка, а губы растянулись в самодовольной ухмылке. И он изрёк загадочным тоном:

- Я был там.

Мамаша, пришедшая за другим мальчишкой, решив, что взор цыгана слишком уж долгий, схватила за руку своего ребёнка - и оттащила от кибитки:

- Так, всё, пойдём отсюда!

- Ну почему? - заныл тот.

- Ещё не хватало, чтобы заколдовал тебя! - пояснила та, оглянувшись на фигляра. - Только посмотри на него! - вдруг разошлась эта женщина (между прочим, сия дама была, как говорится, в теле - так что хлипковатый мальчуган казался настоящим дохляком на её фоне, и увести его матери не составит ни малейшего труда). - Нашим детям голову морочит всякими байками! А потом наверняка зачаровывает - и крадёт по ночам!
Голос оказался не из слабых - так что мадам было слышно и на соседней улице.

Собравшегося уже ответить Труйльфу опередил не менее дородный, нежели возмутившаяся мать, постоянный зритель:

- Ничего такого не было! - пробасил единственный защитник.

- Значит, будет! Цыгане! - сварливая баба, вся дыша негодованием, сделала несколько шагов назад - и споткнувшись, громко ойкнула.

- Тьфу ты, чёрт! - сплюнула она в сторону яркого вагончика (а точнее, его хозяина, не сводившего с неё всё это время немигающего взора и едва прищурившего один глаз). А далее так резко развернулась, что мальчика дёрнуло как тряпичную куклу - и гордо удалилась поспешным шагом, таща за собой еле поспевающего отпрыска.

Казалось, тяжёлая туча нависла над этим местом. Многие из присутствующих оглянулись на опешившего от всех этих взглядов артиста. В глазах и на лицах большинства уже читалось сомнение, лишь у немногих - смущение. Старшие поспешили увести своих детей и младших братьев.

- Отец, ты представляешь... - донёсся обрывок восхищенной речи того любознательного мальчугана. Последующую часть, и что ответил родитель, уличный актёр уже не расслышал. Остальные зрители разошлись, а Труйльфу поскорей приступил к уборке реквизита. Теперь представление точно окончено.

***

Ли­цедей, от­го­родив­шись от ми­ра за­навес­кой и сняв всё лиш­нее, за­нял­ся при­веде­ни­ем сво­его иму­щес­тва в над­ле­жащий по­рядок.
Тут он хмык­нул: по­хищать де­тей (да и во­об­ще лю­дей) кон­крет­но ему бы­ло не­зачем - ни к че­му хо­роше­му это не при­ведёт. Как-ни­как, он дав­но жи­вёт в этом го­роде, и пос­то­ян­но на­ходит­ся у всех на ви­ду. Слиш­ком хруп­ко до­верие жи­телей, а ос­тать­ся в Па­риже ему очень хо­чет­ся. Нет, ко­неч­но, мож­но ис­поль­зо­вать па­ру фо­кусов, но его и так за бо­лее бе­зобид­ные про­дел­ки счи­та­ют ча­роде­ем. Это­го ему впол­не дос­та­точ­но.
Кло­пен не уны­вал - бли­зит­ся Фес­ти­валь Шу­тов, и на нём он с ус­пе­хом ре­аби­лити­ру­ет­ся в гла­зах сви­дете­лей кон­флик­та. К то­му же, как не в этот день (ко­торый вы­дал­ся как по за­казу! На­вер­ня­ка Не­бес­ная Кан­це­лярия пот­ру­дилась сде­лать на­чало ян­ва­ря ано­маль­но тёп­лым да­же для здеш­них кра­ёв¹) мож­но ис­поль­зо­вать на пол­ную ка­туш­ку под­ки­нутую воз­можность жить без по­луто­нов и иг­рать в пол­ную си­лу! И по­том, имен­но се­год­няшний день, шес­тое ян­ва­ря ты­сяча че­тырес­та во­семь­де­сят вто­рого го­да, ста­нет ре­ша­ющим тол­чком. Всё ра­ди не­го, всё ра­ди не­го...

Труй­льфу пред­сто­яло под­го­товить всех, и под­го­товить­ся са­мому к то­му, что­бы прев­ра­тить пло­щадь пред со­бором Па­риж­ской Бо­гома­тери в ис­точник сво­боды от дес­по­тич­ных дик­та­тор­ских за­конов се­рых буд­ней, в мес­то, от­да­лён­но на­поми­на­ющее Пан­де­мони­ум. Бо­лее то­го, вак­ха­налия про­изой­дёт пред ли­ком ка­тед­ра­ля - в ка­чес­тве нас­мешки ли, или же в ка­чес­тве ил­люс­тра­ции здеш­ней жиз­ни, гар­мо­нич­но до­пол­ня­ющей об­лик со­бора, - пред­ста­нет за­ву­али­рован­ной мис­те­ри­ей о смер­тных гре­хах. Всех се­ми. И пра­вить сей бал бу­дет, ра­зуме­ет­ся, он - Кло­пен Труй­льфу.
Он тща­тель­но го­товил­ся к это­му дню. Не прос­то к оче­ред­но­му праз­дни­ку Бо­го­яв­ле­ния и Фес­ти­валю Шу­тов, а имен­но к ны­неш­ней да­те имен­но это­го го­да. Всё дол­жно прой­ти как по мас­лу, всех ждёт тот ещё сюр­приз!

От­че­го же так?

Цы­ган ус­мехнул­ся: жен­щи­на не­даром обоз­ва­ла его не­чис­тым, уг­ля­дев в его ма­лень­кой про­дел­ке нас­то­ящую суть суб­чи­ка (ну, по­дума­ешь, про­учил ба­бу! спот­кну­лась, зат­кну­лась, не упа­ла - все­го де­лов-то!). Да, в от­ли­чие от про­чих слу­ча­ев (при ко­их су­евер­ный люд всег­да сва­ливал ви­ну на лю­бых по­доз­ре­ва­емых, вро­де тех, ко­го счи­тал стран­ным), се­год­ня имен­но этот улич­ный ар­тист стал ис­тинным ви­нов­ни­ком "слу­чай­нос­ти". И он ста­нет ви­нов­ни­ком ещё од­ной - на сей раз стро­го по пла­ну.
Де­ло в том, что Труй­льфу, в от­ли­чие от сво­их соб­рать­ев, имел от­нюдь не люд­ское про­ис­хожде­ние. Бо­лее то­го - зем­ным его наз­вать прос­то язык не по­вора­чива­ет­ся... А вся иг­ра ве­дёт­ся ра­ди од­но­го впол­не зем­но­го соз­да­ния, ра­ди од­но­го че­лове­ка - че­лове­ка по име­ни Клод Фрол­ло.

... - От­ку­да вы это зна­ете? - эхом сквозь вре­мя прор­ва­лось не­дав­нее вос­по­мина­ние.

Он был там.


***


Чуть больше двадцати лет назад в Париж прислали достаточно зрелого, зарекомендовавшего себя полного сил человека. Он был весьма начитан, его познания и стратегический склад ума восхищали даже самого короля, а решительность и жёсткость (точнее, жестокость, но сей молодой человек предпочитал употреблять другое слово), с которой он действовал при поимке преступников законов страны и церкви, воистину восхищала. Инквизиция давно уже поручала ему сложные задания, а некоторые проблемы он освещал сам, а также предлагал решения сих проблем. Так он дослужился до поста судьи. В этом плане он был во истину великолепен.
Звали этого наместника Клод Фролло.² И теперь он прибыл в этот "рассадник нечисти и порока" дабы очистить его.

Судья не терял времени понапрасну - вскоре его "тяжёлую руку закона" узнали не только жители города: весть о "фемиде" (точнее, "немезиде") долетела и до отдалённых уголков графств и герцогств (это несмотря на то, что там своих вершителей правосудия хватало).

Любимец короля (связанного по рукам и ногам церковью), мсьё Фролло, получил карт бланш относительно действий в пределах Парижа.

С тех пор чаще полыхали зарницами костры и всё чаще задействовалась виселица на Гревской площади.
Также по особым случаям возводились всё те же виселицы и сооружения для всё тех же костров на площади пред Собором Парижской Богоматери.
А также всё чаще можно было наблюдать: что на Монфокон не оставалось свободных мест на фоне неба...

Все эти аутодафе и пытки доставляли наместнику плохо скрываемое им удовольствие.
А также делали судью Фролло значимым в глазах Инквизиции.
А раз он значим в глазах Святой (нет, Наисвятейшей!) Инквизиции - стало быть, значим в глазах Господа. И стало быть, он чист пред ликом Творца, и имеет полное право пребывать значимым в глазах собственных!
Это невероятно вдохновляло Клода и придавало сил.

Он мог утверждать: что "его работа - это его долг", и что "это такая неблагодарная вещь", и что "отнимает столько сил - а удовольствием здесь и не пахнет" - но в нарочито страдальческом выражении лица (во истину дешёвого фигляра!), и в каждом жесте было столько чванства, что в лживости, лицемерии его слов никто не сомневался.


Самомнение вершителя закона росло всё стремительней.
Да, он не позволял себе опускаться до пороков низших существ, но он не видел язву в своей душе. Более того, он её заботливо взращивал. Огонь гордости перерос в пламя гордыни. И стало сие пламя, увы, неукротимым. Душой Клод охромел уже давно.³ Один из собственных зверей вырвался из-под контроля и установил свои правила, восторжествовав над разумом. И надо было что-то с этим делать.


Увы, так уж сложилось, что на земле не было того, кто бы смог преподать урок гордецу - все, кто мог это сделать, в лучшем случае игнорировались. В худшем - министр Фролло в скором времени им мстил (и подчас - молниеносно).
В таких случаях обычно вершители судеб мира в ином измерении времени и пространства договораиваются о дальнейших правилах игры - и вступают в неё. По уговору, должен был внести коррективы именно он.


Он узнал: что молодая женщина понесла, и было Всеми решено, что это отличный повод для испытания смертного, для испытания чёрствой души Клода.
Почему именно эта женщина? Свершив акт кровосмешения, она и отец будущего ребёнка обрекли последнего на несчастное существование уже по факту рождения: ибо есть законы, которые они преступили - увы, табу существовало не зря. Ещё древним расам были известны последствия подобных союзов. И дитю суждено стать бременем для его родителей... по крайней мере, для бедной матери, которая решила оставить ребёнка (по собственным причинам)... Как долго она смогла бы держать его у себя, и не отреклась бы в итоге - вопрос. Но жизнь молодой цыганки подходила к краю пропасти.
Ему же велено было подвести черту.


И он оказался там - незадолго до рождения ребёнка он появился среди парижской цыганской диаспоры, приняв человеческий облик. Всем казалось, что они всю жизнь знали этого молодого выскочку, на тот момент ещё сопляка (такой уж облик он принял и обзавёлся соответствующими манерами), чуть ли не с самого его рождения. Никто не догадывался, что воспоминания и чувство родства были ложными - навеянными и внушённые им. Войдя в доверие своих новых товарищей, он начал ожидать.
Свершилось...

***

...Трое пришельцев, слишком хорошо насмотревшиеся на виселицу Монфокон, готовы были рискнуть всем, лишь бы попасть на левый берег Сены - где находился вход в спасительные катакомбы (тем более, что даже в пригороде начались облавы, а зачистки особенно активно велись на правом берегу). Самым надёжным способом оказалось движение по реке - минуя опасные улицы, набережные и мосты (точнее, мостовые улицы).

Алчный вид переправщика не внушал доверия, однако тому уже доводилось провозить разного рода беженцев "контрабандой", и провозить весьма удачно. Поэтому скрепя сердца троица согласилась на его услуги.

Пока ночной мрак царил над Парижем, лодка двинулась к Сите. Увы, миновать остров не представлялось возможным, как утверждал лодочник, из-за превратностей течения и плохого обзора. Поэтому он высадил своих пассажиров возле моста Менял (а далее, к мосту Нотр-Дам, плыть он боялся).⁴ Затем транзитным пунктом мог стать собор Парижской Богоматери.
К несчастью четверых, уже начало светать.


Он-то знал: что сегодня предстоит неспокойный предутренний час, от исхода которого зависело многое. Нет, засада - не его рук дело: Фролло давно подозревал, что Сена может стать лазейкой для столь ненавистных "египтян", и позаботился о наблюдении за любыми подозрительными лодочниками. Так вот на этого донесли.
Харон привёз души в царство Аида.


Но до утренней мессы ещё много времени. Ему же предстояло вселить беспокойство в душу архидиакона собора и нарушить его сон - что, собственно, ему и удалось... часом раньше.


Монах, мучимый неизвестно откуда вдруг взявшейся бессонницей, решил посвятить себя приготовлениям к утренней службе. Заодно ему хотелось просить совета: что-то его беспокоило, но что - он не знал. Поэтому мужчина, не зная, кому излить свою тревогу из земных созданий (да и не имея такой возможности), обратился к образам.

Те молчали.

Священник пытался узреть в их лицах и взглядах хотя бы намёк на ответ или направление. В конце концов - на понимание. И в своём воображении отчаянно рисовал черты, искажающие лики - чтоб получить хоть какой-то намёк на надежду...


...Как вдруг в дверь центрального портала забарабанили, и с улицы донёсся приглушённый, полный отчаянья крик, который мог возвещать только одно.

Архидьякон, получив сей исчерпывающий и столь вожделенный ответ, на ходу одевая плащ, стремглав бросился к выходу, и сквозь завесу дохнувшей на него метели узрел отчётливые следы в снегу на крыльце, а также тёмную, метнувшуюся в сторону тень - и затем распростёртую на ступенях катедраля женщину в пёстрых одеждах.

Снова увидел он тёмную тень - на сей раз куда более неповоротливую и весомую. Конь и человек словно слились в единое существо. И ниспадающая тяжёлая алая атласная лента, что трепал ветер, изливалась багровой струёй, тянулась кровавым шлейфом.
Монах узнал всадника в чёрном на вороном коне, занесшего руку со свёртком над колодцем - и ветер резко переменился, донеся до настоятеля плач младенца.

- СТОЙ! - мужчина старался перекричать метель (и это несмотря на то, что голос у него был по долгу службы и так не слабым). Судья повернул к нему своё лицо, замерев.
Подбежав к цыганке, священнослужитель лишь несколькими секундами позже убедился, что она мертва...

***

...Он же, как только его дело было сделано, устремился на то место, откуда ему было всё хорошо видно (и где будет отлично видно его самого) - и начал наблюдать за зрелищем...

***

....Де­сят­ки пар глаз воз­зри­лись на Кло­да Фрол­ло, бук­валь­но про­жи­гая его взгля­да­ми. Муж­чи­на с ужа­сом пе­ре­во­дил свой взгляд от од­них из­ва­яний на дру­гие. Ко­ро­ли и прос­то­лю­ди­ны, рай­ские и зем­ные соз­да­ния, свя­тые и греш­ни­ки, ан­ге­лы и чер­ти - ни еди­ный взор не ве­дал по­ща­ды.
И, встре­тив­шись с чер­тя­ми, с их бе­зоб­раз­ны­ми ро­жа­ми, ко­то­рые слов­но уже пред­вку­ша­ли встре­чу с его ду­шой, судья гля­нул на рас­прос­тёр­ше­го шлей­фом крылья не-че­ло­ве­ка (во ис­ти­ну Лю­ци­фе­ра!), ко­то­рый, сло­жив на сво­ей ра­ме ру­ки и пе­реп­ле­тя паль­цы меж со­бой, по­ло­жил на них под­бо­ро­док и ух­мы­лял­ся - не ме­нее глум­ли­во, не­же­ли ос­таль­ные ад­ские су­щес­тва. Вот толь­ко взгляд его встре­тил­ся пря­мей про­чих с гла­за­ми Кло­да. И ока­зал­ся этот взор на удив­ле­ние прон­зи­тель­ным - нас­толь­ко, что Фрол­ло сглот­нул. Явс­твен­но уз­рел сей смер­тный муж это соз­да­ние, сде­лан­ное из то­го же кам­ня, из по­се­рев­ше­го от гря­зи и пы­ли ве­ков пес­ча­ни­ка, что и сте­ны Нотр-Дам, очень хо­ро­шо за­пом­нил - и, с тру­дом отор­вав взгляд свой, мол­ча об­ра­тил­ся за спа­се­ни­ем к Бо­жи­ей Ма­те­ри...
Но да­же она смот­ре­ла на не­го осуж­да­юще.

И Мла­денец - то­же.

- Что я должен сделать? - пролепетал ответчик с небывалым смирением и благоговейным страхом, не в силах оторваться от лика покровительницы собора...

- Воспитай его, как своё дитя, - последовал приговор...


Он был там.


***


Очень хорошо запомнил Клод Фролло то, не по-апрельски зимнее, утро.⁵

Однако с тех пор больше "Люцифера" он не видел.
Ни в единой химере на горельефе он не находил ни того лица, ни тех крыльев, ни той ухмылки. Словно то изваяние стёрли с фасада катедраля. Конечно, судья не исключал: что здесь замешана магия, а то и Высшие Силы (вот только которые?). Однако, в итоге, Клод решил: что ему это адское создание привиделось (а если и не привиделось, то, убедившись, что наместник искупил свой грех, оно ушло)...

Пока не встретился с ним по пути во Дворец Правосудия - столкнувшись лицом к лицу.


Не впервые судья узрел ярко расписанный вагончик, со множеством искусно вырисованных декораций и разного рода занавесок - но это не могло сравниться по яркости и заметности с его хозяином.
Скопление людей вокруг кибитки объяснялось сравнительно недавним появлением нового зрелища.
Министр Фролло невольно задержал взгляд - не могли не привлечь внимание такая яркость, такой шум. Что же вещал этот прыгающий и голосящий ненормальный в маске, укрывающей даже нос, так похожий на птичий клюв? Фиолетовые, лиловые и жёлтые (очень много жёлтого!) куски, собранные воедино - они вели за собой, от этого невозможно было оторвать свой взор, даже когда начинали болеть глаза. Вспыхнула на солнце, проглянувшем сквозь пелену облаков, золотая серьга в ухе, встала дыбом грива чёрных волос - и лишь сейчас судья обратил внимание на смуглый тон кожи фигляра.

- Цыгане! - скрипнув зубами, прошипел про себя блюститель порядка.

И тут их взгляды встретились - словно по некой случайности слово было услышано.

На секунду показалось, что весь мир замер. Сердце Клода пропустило удар - мужчина узрел лицо, узрел взгляд того самого создания. Пред ним был искусно преображённый тот самый дьявол - на сей раз состоящий не из камня, а из плоти и крови.
И, похоже, это существо узнало своего поднадзорного.
А у поднадзорного, в свою очередь, всё внутри похолодело.

- Только посмотрите, какая важная птица посетила нашу скромную обитель! Судья Фролло собственной персоной! - неожиданно заверещал лицедей, весело оскалив от уха до уха ставший неожиданно хищным рот. Своим пронзительным тенором разорвал пелену заторможенного времени и загустевшего пространства - резанув слух Клода и вернув того в обычное течение минуты нынешней. Все в испуге оглянулись на него - однако министр не выказывал своим видом ничего, кроме сдерживаемого раздражения и плохо прикрытого презрения.

Шут же ни интонацией, ни лицом не выказывал враждебности - наоборот, весь его вид говорил о весьма благостном настрое:

- Признаться, я весьма польщён! Сегодня у нас высокий гость! - объявил актёр публике.

- Высокий сам по себе или потому, что он сидит на коне? - из-под рамы вылезла кукла, разодетая практически так же, как и её хозяин. В толпе редкий дурак, не сдержавшись, фыркнул, но тут же поспешил скрыть свой смех за чиханием и кашлем.

- МОЛЧАТЬ! - прикрикнул на гиньоля6 цыган, якобы испугавшись за возможные последствия. И обратился к "высокому гостю" самым заискивающим тоном, состроив невинное лицо и аж положа руку на сердце: - Простите его, ваше превосходительство. Господь одарил глупца длинным языком, да забыл его к уму привязать.

- Ничего не забыл! Язык к уму не привязывают! - гнусаво пропищала кукла.

- Было бы к чему привязывать! - рыкнул на неё хозяин (полишинель, вздрогнув, съёжился). - Творец, по ходу, забыл не язык привязать, а мозгами одарить!

Тут уже в толпе послышались отдельные смешки.
Скоморох медленно отвернулся от начавшей смелеть пупе... И тут резко повернулся к ней, грозно зыркнув - персонаж куклы вновь съёжился. Потом всё повторилось: человек отвернулся, перчатка "осмелела", и снова резкий поворот, снова делаются страшные глаза, и снова гиньоль "испугался" этого взора (вот только теперь цыган так долго и так напряжно сверлил взглядом "напарника", что простой люд не удержался - и расхохотался в голос).
Хозяин кибитки, убедившись в подчинении перчатки, отвернулся, проворчав довольно-таки слышно: "Так-то лучше".

- Что взять с дурака? - наконец, обратился фигляр к публике. И тут же угрожающе глянул на куклу: - А коль ума не набраться, так и в лапы Инквизиции за дело угодить недолго!

- Авось обойдётся! - пропищал чревовещатель наглым голоском за бесшабашного персонажа.

- Побоялся бы при одном из благочестивейших господ такое говорить! - вновь "рассердился" хозяин кибитки. - Так тебя и на костёр отправят, на виселицу - прямиком! Или в пыточную сначала! Дурак!

- Таких дураков весь Париж, и целый свет набрался! - возликовала, парируя, миниатюрная копия лицедея на всю улицу.

Разноголосье огласило эту же улицу различной реакцией.

- Замолчи сейчас же, негодяй! - наигранно испугавшись, цыган начал душить пупе как под одобрительные крики, так и под улюлюканье зрителей. "Борьба" продолжилась уже в вагончике за рамой, сопровождаемая писком и высокими хрипами персонажа куклы, а также рыком хозяина кибитки. Особо любопытные вытянули шеи.
Звуки борьбы стихли - и вынырнул взъерошенный лицедей со сбитым нарядом, тяжело дыша понарошку. Обеими свободными руками он поправил свою пелерину, съехавшую маску, пригладил растрепавшиеся волосы и нахлобучил шляпу.

- Ух! - он вновь обратился к зрителям. - Еле поборол чёрта! С бунтарями только так и надо. А то ходят тут, народ смущают. Лучше их сразу Ы-ы-ых! Я правильно говорю, ваша честь?

Снова пристальный взгляд.

Обычно пронзающие свойства приписывают очам ярким и светлым, но сейчас Клод Фролло чувствовал: как его пронзает почти физически взгляд глаз чёрных. Словно дьявол игрался с ним, человеком, как кот - с мышью. Ещё никогда судья не чувствовал себя столь остро простым смертным, глядя в смеющиеся глаза цыгана.
А ещё в него вновь обратилось множество взоров собравшихся.
И ведь скоморох мог в любой момент взять - и поведать о том, что Клод Фролло грешен, и что он взял на воспитание отвратительного уродца.

Опасаясь сего момента, желая сбежать от позора и от единственного "египтянина", на которого он не осмелился пока поднять руку, а также не зная, что ответить, министр Фролло, не выдавая своего страха, всё с тем же выражением лица, что и прежде (отличившегося разве что нехорошим прищуром), развернул коня - и направил его далее, ко Дворцу Правосудия.

- Ваша честь? Ваше превосходительство? - окликнул удаляющегося Клода шут. Убедившись, что тот не вернётся, вновь обратился к публике: - Молчание - знак согласия! Во всяком случае, выглядел он уставшим, но довольным.

- Да ты ему просто надоел, болван! - гаркнул один из толпы.

- С болваном я только что расправился! - не известно: имел ли в виду цыган гиньоля или же судью. И развёл руками, пожав плечами: - А так - ну, что тут поделаешь? Скоморох попу не товарищ!..


***


Он не мог оставаться безучастным. Как-никак, ему предстояло проводить своё время среди людей. А жить среди них - так, без занятия, и помереть можно! И сидеть заткнувши рот - это было выше его сил.
Поэтому он избрал сию национальность - чтобы легче принимали окружающие его вольнодумство, да и чтобы не все липли, или наоборот - чтобы не все его сторонились.


Как бы парадоксальным сие не казалось, но, чтобы люди лучше его слышали (так уж они устроены), он специально облачился в одежды тех цветов, которые выдавали бы в нём мудреца - но в то же время и колдуна (особо когда показывал иногда фокусы), весельчака - но в то же время и безумного глупца. При этом, усугубляя своё безумие не только пером канареечного цвета, неизменно воткнутым в шляпу (хоть как-то делая его похожим на франта), но и золотыми бубенцами.
Бубенцы так же играли в его облике двоякую роль: с одной стороны, они привлекали внимание, а с другой - отвлекали внимание ненужное (скоморох смел говорить и вытворять опасные вещи, а нескончаемый поток болтовни мог не помочь отвлечь от сути, так что бубенцы добавляли пустого звону, и лишь особо цепкие умы в состоянии выловить суть представлений; а некоторые из этих умов требовалось отвести, дабы избежать нежелательных последствий).
Особенно за цвет безумия и трезвон ему готовы были простить столь ненавистные жителям полоски в одежде, его "происхождение" (по ошибке родня его с "египтянами"), а также чересчур смелые выходки и слова. Он позволял себе выходить за рамки не только одной своей кибитки.

А ещё ловкач в самом деле мог казаться (или же притворяться) хромым, а также безумцем. Ещё своей непредсказуемостью и загадкой, коей он являлся для горожан, также сумел, так или иначе, внушить им и страх.
Наверное, ни один из людей не награждался столь разнообразной палитрой человеческих эмоций, как это создание: его ненавидели - и обожали, его презирали - и им восхищались, его боялись - и к нему тянулись. В его руках была сила, которая не требовала сверхъестественного вмешательства.

Так Париж по-настоящему узнал Клопена Труйльфу.⁷


Но он периодически снимал шутовской наряд, дабы раствориться в толпе... или хотя бы в толпе "себе подобных" (отдыхать-то надо! Не вечно же искать зрителя на свою голову!). Впрочем, малейший повод - и он обнаруживал себя, представал, так сказать, во всей красе. Так что многие с лёгкостью узнавали того уличного артиста. А кто не узнавал - тому уж Клопен сам напоминал. Так что весь город вскоре знал: когда цыган мог принять тебя чуть ли не с распростёртыми объятиями, а когда его лучше не трогать... а то и вовсе - не замечать, пока он сам того не пожелает. И лучше всего, чтобы в такое время ваши пути ни шли параллельно, ни тем более, пересекались. Посему не удивительно, что Труйльфу слышал за своей спиной шушуканье и толки: что он мог зарабатывать деньги совсем уж нелегальным путём и творить бесчинства похлеще уличных миниатюр. Но все эти сплетни - это его нисколько не интересовало, он пропускал сие мимо ушей.

Интерес представляли вещи гораздо более весомые, нежели какие-то слухи: например, всё тот же судья Фролло и его подопечное существо.
С каждым годом, вместе с тем, как рос малыш (и росла гордыня Клода, уверенного в своей непогрешимости чуть ли не на равне со святыми мучениками) возрастали любопытство и нетерпение ожидания Клопена.
Поскольку несчастное дитя явилось на свет уродливым, даже слепая кормилица готова была отказаться от "маленького дьявола". Архидьякон собора на острове Сите пытался воззвать к милосердию женщины, но убедительней оказались только угрозы судьи. И чем старше становился малец, чем меньше он зависел от материнской груди - тем больше двое человеческих мужчин чувствовали на себе ответственность за это создание (каждый - по-своему). И оба уповали на милость церкви в общем, и собора - в частности (которые по умолчанию условно пребывали под покровительством Небес).


Ему же пребывание в стенах собора Парижской Богоматери инкогнито было сродни посещению обывателем представления, что он сам устраивал на улице в человеческом обличье: число заметных прихожан особо крупным числом не отличалось, и большинство приходило сюда похвастаться пред остальными и пред святыми (имена которых и молитвы они выучили наизусть настолько, что уже шли к образам читать эти заговоры на автомате, по ритуалу, думая о чём-то стороннем) дорогими нарядами и фамильными украшениями. Люди взывали к милости Создателя, клянчили множество благ - хотя сами бросали презрительные взгляды на остальных, порой завистливые - друг на друга, готовы были сплетничать о том: кто с какой девицей где и когда переспал, а также могли из-за гроша и мелких капризов истязать всех, кто попадал в поле их зрения, порой даже бровью не поведя. Эти создания чем не лицедеи? Ханжи, одевающие эти пресловутые маски, вы ничуть не лучше дешёвых фигляров!

И именно таких вот людей Труйльфу особо нравилось дразнить. Пытка или казнь - эти люди могли воспринимать подколки цыганского шута как угодно. Но, по счастью, существовал один день: когда, обличая простолюдинов и знать, представителей духовности, правосудия, лютых безбожников, и отпетых негодяев, тебе ничто не грозило. День, когда разрешалось раздать пощёчины в огромном количестве всем желающим и не желающим - шестое января.
И каждый год, к каждой конкретной дате Клопен тщательно готовился. Поначалу коротким сольным номером, а затем начиная втягивать остальных, а также расширяя программу. За двадцать лет, что он провёл в пределах Парижа, программа была проработана до мелочей и тщательно отшлифована главным скоморохом города до такой степени, что преросла из коротенькой сценки в сценарий всего дня.

***

Кроме того, фигляр ещё в самом начале своего пребывания среди смертных обратил внимание на детей, что жили в том таборе, на уже подросшее поколение, и на женщин.

Он понял, что нашёл нужное ему создание, когда появилась Эсмеральда. Он, прочитав всё начертанное, сделал свой выбор - став её наставником. Малютка росла под его особым покровительством.
Разумеется, в воспитании девочки принимали и другие члены сообщества, но то и дело можно было видеть какую-то ревностную опеку со стороны Клопена. Кто-то смеялся, глядя на то, как он возится с ней (то развлекая, то отчитывая): "Невесту себе нашёл!", а кто-то - наоборот: считал сие проявлением братских (а то и отцовских) чувств, и поведение воспринимал как уже возмужавшего человека, готового взять на себя ответственность за жизнь ребёнка.
На самом же деле лицедей старался сделать так, чтобы девочка ему доверилась - но лишь сугубо для того, чтобы в перспективе он мог направить её по нужному ему пути. Так что он пытался всеми силами впечатлить совсем юную "египтянку" - чтобы она хотела тянуться к нему. Однако это необходимо было проделать без жульничества - ведь такие свободные дети, как Эсмеральда, хорошо чувствуют подвох. Поэтому ничего излишнего сверхчеловеческого и прямого на разум. Лишь самую капельку в её присутствии на другие вещи и события - сугубо для косвенного влияния...


...После того, как маленькая цыганка осталась сиротой, Труйльфу и вовсе в душе возликовал: теперь же он смог абсолютно спокойно привязать к себе девчонку. Она получала от него утешение особого рода, которое не могли дать ни умудрённые опытом старики, ни женщины (даром что инстинктивно умели сочувствовать и могли приютить у себя малышку с особо драгоценным именем) - подле этого опекуна Эсмеральда чувствовала себя особенной. И дело не в подарках, которые иногда приносил этот не-человек (хотя козлёнок не просто порадовал девчушку, которая направила свою любовь на него, забывая об одиночестве, но и вырос в очень преданную своей хозяйке умную козочку, а пара золотых серёг, принесённых Труйльфу, по его научению была по-сестрински разделена между Эсмеральдой и Джали - пусть никто и не догадывался, что шут просто не озвучил слово "фамильяр"; за эти подарки дитя было особенно благодарно). Собственно говоря, мужчина и относился к девчушке трепетно, почти по-отечески - как к сокровищу, не позволяя обидеть её никому, даже самому себе (только давая знать по делу).

Ради своей подопечной инфернальное создание чуть умерило свой пыл относительно уличных выходок и начало действовать куда осмотрительней, всё больше принимая в будние дни позицию пассивного наблюдателя за министром Фролло и его обречённым рабом (хотя он порой подкидывал мальцу идеи и кое-какие игрушки, которые развлекали юного калеку на протяжении всех последующих лет). Хотя Клопена, если честно, так и подмывало вручить Клоду путёвку в первый пояс града Дит, с выездом по определённым датам и на определённый срок на остальные круги Ада по Данте, кроме первого, изредка - третьего с четвёртым.


Ещё он осмелился претендовать на то, чтобы стать лидером Двора Чудес. Тут уж он дал своим способностям волю: отводил ненужный глаз от кладбища на подступах к нему (там находился вход в катакомбы, и заодно самая короткая дорога к подземному селению), и смог вытаскивать некоторых гитан из передряг, и исключать попадание в новые. Это помогло ему не только заручиться уважением "собратьев" (кстати говоря, никто из обычных горожан о статусе шута внутри диаспоры не ведал), но и получить карт бланш на некоторые действия внутри Двора. Отчасти он это сделал ради Эсмеральды: ребёнок должен знать, под чьим покровительством он находится (что не могло не подкупить его [ребёнка]).


Помимо этого, Клопен оказался хорошим учителем - он научил яркоглазую девчонку всему, что сам умел (в человеческих пределах), и помог раскрыть её талант...


Эсмеральда росла, хорошела и оттачивала своё мастерство - и в какой-то момент, когда подопечная уже уверенно начала чувствовать себя в этом мире, когда не осталось и намёка на ощущение себя отверженным ребёнком, Труйльфу начал постепенно отпускать её от себя. Он не возражал против общения девушки с остальными членами диаспоры - он прекрасно знал, что ему юная фемина доверяет почти всецело, а, учась мудрости, прочим жизненным навыкам и заводя дружбу, она лишь приобретает.
Приобретает с этого и Труйльфу - ведь Эсмеральда, чувствуя, что её свободу не ограничивают, не видела причин конфликтовать со своим покровителем.
Скоморох всё больше начинал общаться с зеленоглазой гитаной на равных.

А когда "египтянка", став совсем взрослой, окончательно превратилась в лакомый кусочек для жадных взоров мужчин и перестала быть столь по-детски наивной, её бессмертный наставник стал брать иногда с собой - танцевать в богатые дома. Эти нечастые походы по особым для владельцев сих домов датам считались истинной авантюрой, экзотикой - но тем больше эти визиты привлекали Эсмеральду и заказчиков. Таким образом, сама цыганка получала в такие особые дни или же хорошие деньги, или же дорогие подарки (так один купец отблагодарил девушку - подарив ей огненного цвета наряд, привезённый откуда-то с Востока)...



...И вот Клопен объявил о своём желании: чтобы Эсмеральда выступила на Фестивале Шутов.

Разумеется, девушка с радостью согласилась участвовать в народном гулянии, соблазнившись не только легальным способом заработать денег и не только участием в бесшабашном празднике, но и возможностью утереть нос заносчивым представителям аристократии потехи ради...


...Почти двадцать лет прошло с тех пор, как он встретил свою подопечную.

Двадцать лет он наблюдал за тем: как рос наивный кривой горбун с невероятной силой воображения.

Двадцать лет он видел: как утихал страх и возрастала прежняя гордыня Клода Фролло. Казалось, будто министр уже позабыл: за что он так ненавидит конкретно этого представителя цыганского племени, и в то же время с невероятным терпением старается игнорировать его деятельность, а то и избегает встреч. И даже не подозревает, что наконец-то началось его бесповоротное падение.

И вот почти двадцать лет, как "египтянин" издевается над представителем правосудия и прочими высокими гостями прямо в день Эпифании.

***

На сей раз большинство представителей знати либо не приехало отмечать празднование по своим обстоятельствам, либо отсиживалось дома (здесь тоже не обошлось без совпадений). А те, кто соизволил-таки прибыть, удостоились видных мест в стороне от толпы.

Судья заранее потребовал подготовить место и ему, как единственному на нынешний год представителю королевской власти. Подготовили - в первых рядах, на помосте. И даже подвезли чиновника в повозке прямиком к ступеням, миновав простой народ.

Веселье уже разразилось не на шутку, и Труйльфу чувствовал особый вкус сегодняшнего дня.


Лицедею стоило огромных усилий продолжать празднество - когда он уже почувствовал на себе заинтересованный и пугливый взор тщательно избегающего его звонаря.
Идея чёрта сработала: он сумел вложить мысль в голову Квазимодо, и сделать её настолько навязчивой - что тот (наконец-то!) вышел сюда! Наконец-то механизм был запущен! И Клопен не мог более игнорировать это человеческое создание, оставаться в стороне - хищным лисьим взором он отыскивал везде несчастного "пса" министра Фролло. Тот, словно напуганный заяц, убегал, стремился спрятаться - но вновь и вновь натыкался на этого не-человека, который преследовал его словно стервятник. А ведь до кульминации было ещё далеко!..


Эсмеральда!


...Очередная шестерёнка включилась в работу.


Вот провокация, глумление над всеми запретами, установленными вершителем правосудия: настолько смелым, откровенным и неожиданным оказалось появление цыганской танцовщицы, возникшей из ниоткуда (всё согласно плану!), что судья растерялся - и пребывал в смятении ровно до тех пор, пока его шляпу не надвинули на лицо.
А чертовка уже ускакала и поддразнила напоследок.


Настал интригующий момент - и вот сама Эсмеральда вытащила на сцену убогого юношу (чему Труйльфу никак не мог нарадоваться). И...

- Это не маска! Это его лицо! - воскликнули из ахнувшей толпы. Это открытие повергло всех в шок. - Как он ужасен!

- Это же звонарь из Нотр-Дама! - огласили имя несчастного.
Почувствовав волнения, фигляр поспешил, не скрывая своей радости, усмирить стихию:

- Дамы и господа! Только без паники! Мы искали самое жуткое лицо в Париже - и вот оно! Квазимодо, горбун из Нотр-Дам - Папа Шутов!..


Всё получилось!


Пляска грешников разгорелась с новой силой.
Она даже свернула в не менее яркое русло (никто не задался вопросом: куда же исчез Труйльфу) и достигла своей кульминации, точки кипения - пока шум толпы враз не сошёл на нет...


Дальнейшего сценария лучше и не придумаешь. Персонажи сей комедии сыграли как по нотам. Осталось только навязать одну мыслишку Клоду Фролло, вкусившего аромат волос гитаны. А затем...


Затем начались зачистки куда более яростные и масштабные, нежели за все предыдущие двадцать лет. В одну неделю весь Париж превратился в истинный Пандемониум, а Фролло, сам не видя того в зерцале, стал его правителем, полновластным королём, сатаной...
...Это с человеческой точки зрения. Сам же сатана был об этом человеке немного иного мнения - он снова напомнил о себе всё тем же способом, что и двадцать лет назад.


Министр узрел то самое лицо из камня, но он настолько уповал на заступничество высших сил: что его поймут и простят, а накажут дьявола - что сей облик на стене катедраля, вернувшись через двадцать лет, лишь разозлил блюстителя порядка. Клод не воспринял сие явление как знак, он не задумался об этом ни на миг. А глядя на каменную физиономию - тут же вспомнил глумление того самого скомороха, и Фролло задумал отомстить. Отомстить всем своим обидчикам - раз и навсегда.


Однако основные вершители судьбы судьи уже подводили последнего к концу его земной жизни, хотя он этого и не понимал.
Даже поимка цыган не решала абсолютно ничего.


Эсмеральде ещё предстояло сыграть свою роль до конца - тут уже помогла Джали: фамильяр обеспечивал живучесть девчонки, помог в этом ей и сейчас...

А уж когда Клод окончательно сошёл с ума и выболтал всю правду своему бывшему подопечному - тут уж настала кульминация того, чего Клопен ждал все эти годы. Небольшая шалость с его стороны - и, с искажённым ужасом лицом, смертный муж, отчаянно цеплявшийся за жизнь, словно был втянут в Преисподнюю под стенами осаждённого Собора вместе с оскалившейся гранитной химерой...


Клод Фролло окончательно пал.

***

Судья поднялся на ноги посреди шипящего и ревущего пламени, сжирающего остатки эшафота, прочих деревянных конструкций и трупы убитых в сегодняшней битве.

Первой мыслью было: "Я жив".

Дым и жар пламени искажали красную от света огня реальность. На каменной площади продолжалось побоище. Узрев, что раненый соперник теснит его капитана, судья разозлился:

- Добей ты уже эту мразь! - видя как капитан пасует, Фролло поспешил отнять у него меч - и рубануть по врагу... пока не понял: что меча в руке у него нет, а враг продолжает наступление как ни в чём ни бывало.

- Что за...?! - Клод непонимающе глянул на свои ладони. Тут он узрел: как сквозь него упал вот этот его сражённый офицер, оппонент приблизился вплотную - и растворился (на самом деле - прошёл судью насквозь), а приглушённые звуки отдаются эхом. Мужчина начал испуганно ощупывать себя.

- Ты мёртв, - раздался безжалостный знакомый голос за спиной. Он звучал так же громко и отчётливо, как и голос самого министра. Последний обернулся - пред ним стоял Клопен Труйльфу и смотрел на своего врага не отводя взора, явно видя его перед собой. Ни тени улыбки.

- Я долго ждал этого момента, - изрёк, наконец-то цыган, криво усмехнувшись.

- Что значит: "долго ждал этого момента"?! - с вызовом бросил Фролло, хотя был очень напуган.

- Момента, когда ты пойдёшь со мной, - пояснил оппонент. - Ты не представляешь: сколько усилий было приложено, пока шла подготовка!..

- Что ты болтаешь, грязный сукин сын?! Двугрошовый фигляр! Да я тебя раздавлю, ничтожество! Уничтожу! - прорычал Клод и шагнул к нахалу, намереваясь исполнить свою угрозу.

- Но-но! - с не меньшей угрозой изрёк тот неожиданно сильным и глубоким тембром, очень отличающимся от того, которым он говорил все эти годы. В глазах, в лице и в теле проглянуло нечто нечеловеческое. Весь облик задышал инфернальной сущностью. Фролло, узрев сие и ощутив полновластную мощь этого существа, волной окатившей его, в ужасе отшатнулся. Тёмное создание, успокоившись и окончательно вернувшись в свой человеческий облик (лишь вздёрнутый уголок рта да лукавый прищур словно бы говорили: "То-то же!"), продолжило:

- Да, усилий было приложено много для того, чтобы ты попал сюда.

- Сюда?! - эхом откликнулся непонимающий наместник.

- Посмотри туда, - Труйльфу указал на обезображенный падением с высоты труп, который уже успел облезть и почернеть, придавленный и частично размозжённый расколовшейся химерой. - Вон твои, никому не нужные останки.
Пламя продолжало есть то, что некогда было телом первого человека в Париже. Зрелище было жуткое даже для такого любителя сожжений, как судья Фролло. Клод стоял обомлевший.

- Неужто ты думал, что попадёшь в лучший мир - это после всего того, что ты сделал? - только после этого человек ожил.

- Это всё ты! Ты соблазнил девчонкой! - затараторил умерший. - Я делал то, что был должен! Что требовали Небеса!..

- ТЫ ДЕЛАЛ ТО, ЧТО ТРЕБОВАЛ ТЫ САМ! - громовым голосом, вообще далёким от человеческого, отрезал Клопен. И, узрев, что было начавший истерить инквизитор, присмирел, уже более спокойно прибавил: - Зачем бы тогда Небесам готовить всё это? Зачем Небесам посылать двадцать лет назад этих юнцов? Зачем Небесам посылать меня, в конце концов?

Оппонент молчал. А его палач отчётливо видел: что выше сказанное никак не укладывается в понимании этого человека. Клод на самом деле не мог ни представить, ни понять, ни тем более, принять: что никакого противоборства между Высшими Силами нет - что Ад и Рай ни разу не враги, ни разу не соперники. Что здесь находятся Вершитель Правосудия и пародия на него.

- Ты действительно не понимаешь, что ты сделал? Пойдём, глянем тогда - проведём экскурс по твоему прошлому, вплоть до сегодняшнего дня... А потом ты, по традиции, пойдёшь смотреть то, что тебе никогда не светит. А далее мы с тобой ооочень долго не расстанемся, - злобно усмехнулся Труйльфу, имея в виду под словом "мы" не столько себя, сколько всю братию, ожидавшую разрешения участи уже бывшего судьи Фролло, чудовищного человека.

На прощание (прежде, чем покинуть сие Преддверие) "египтянин" инфернального происхождения всё же вручил путёвку, не сказав ни слова - исполнив свою последнюю шутку для этой пропащей души...


...И ушёл ставить восклицательный знак в главе земного повествования, с глубоким удовлетворением поставив точку в книге конкретно вот этого человека.
Наконец-то его ждёт долгожданный отдых, и он станет чаще вылезать из земного тела. А уж как и когда он это сделает окончательно - кто знает?
Ведь, как говорится, смех продлевает жизнь.
...Хотя, тем, кто острит - укорачивает.

Откуда он это знает?
Он был там.


КОНЕЦ.
_____________
¹Судя по мультфильму (а точнее, погоде в "день без правил", а также в дальнейшие дни, и по моменту: когда птенец голубя покидает гнездо), создатели явно перенесли празднование Дня Дураков на более современное и известное нынешнему зрителю 1 апреля.
Я же солидарна с переводчиками - и предпочитаю оставить Фестиваль Шутов привязанным к празднику Эпитафии/Богоявления (6 января) по двум причинам:
1) Такова привязка по "Собору Парижской Богоматери" у Виктора Гюго (писатель отмечает исторический факт).
2) На 1 апреля не приходится ни один католический праздник (а в Париже подавляющее число жителей на тот момент является католиками). Исключением может стать Пасха - но, как известно, дата у этого праздника отнюдь не фиксированная. А рыться-сверять (кроме как в гугле) мне банально лень. Уж извините.

² "В этом плане он был во истину великолепен. Звали этого наместника Клод Фролло."
Claude (фр.) - со старофр. "великолепный" (игра слов от автора).

³ Claude (фр.) - на сей раз использую изначальное, латинское значение данного имени - "хромой".

⁴ Есть современная карта острова Сите - гугл в помощь.
В начале мультфильма герои остановились у второго моста из трёх, соединяющих остров Сите с правым берегом Сены. На имеющейся карте Парижа XV века (на лупу не обращаем внимания - а только на остров-"корабль", соединённый с берегами 2 и 3 мостами) обозначен некий узкий мост, который находится выше по течению Сены от моста Менял, в непосредственной близости от него (возможно, именно из-под него и выплывает лодка). Существовал ли он на самом деле или нет - без понятия. К сожалению, в нынешних источниках я ничего про него не нашла. Однако на карте мосты стоят по течению в должном порядке: неизвестный, Менял и Нотр-Дам. Три моста. Аркольский мост будет построен только в XIX веке (в 1856 году) - поэтому ансамбль из мостов Менял, Нотр-Дам и Аркольского (как самых близких к соборной площади) в данный исторический период невозможен.


⁵Снова обращаюсь к дате, данной в произведении, по мотивам которого был сделан мультик: по книге, Клод Фролло находит Квазимодо в Антипасху (Фомино воскресенье). Антипасха отмечается через неделю после Пасхи. В 1462 году католическая Пасха приходится на 30 марта. Соответственно, Антипасха выпадает на 6 апреля.
Можно уточнить здесь

⁶Пупе (фр. poupée) - "кукла".
Гиньоль, полишинель - как персонажи-перчаточные куклы пришли во Францию уже в последующих веках. Позволяю себе употребить эти имена в словах от автора в качестве синонимов. Никто из персонажей так называть куклу не будет.

⁷Используется символизм цветов и фактур в Европе конца XV века (ибо люди придавали им сакральное значение, от этого также складывались и веяния моды).
Имя "Клопен Труйльфу" (Clopin Truoillefou). Clopin (фр.) - "хромой"; trouille (фр.) - "страх"; le fou/fou (фр.) - "шут, дурак, безумец".

@темы: Дисней, Моя писанина, Спарклинги и юнглинги (а, всё равно спарки! :D), О каждом из нас замолвите слово, У,зверюга!, Ходят тут всякие!.. А, проходите, барон сейчас спустится, очень вас ждёт! :D, Ужоснах, Фанфикшен